__._,_

Максим Малышев: «Жалобу в Европейский суд по правам человека я подал, чтобы заявить о себе!»

http://polit-gramota.ru/articles/maksim-malyshev-zhalobu-v-evropeyskiy-sud-po-pravam-cheloveka-ya-podal-chtoby-zayavit-o-sebe

Иски от граждан Российской Федерации давно перестали быть в Страсбурге новостью. Россия не первый год входит в топ стран-лидеров по количеству полученных на них жалоб в Европейский Суд. Чаще всего предметом тяжбы становятся преследования на политической почве и злоупотребления со стороны органов охраны правопорядка. В этом правовом мейнстриме недавно оказался и лидер петербургского отделения «АКМ» Максим Малышев.

— Давайте для начала вы просто расскажете, что произошло и что вас подвигло обратиться с жалобой в Страсбург.

— Я являюсь лидером питерского отделения «Авангарда Красной молодежи» и «Левого фронта». Наша оппозиционная деятельность связана с борьбой с властью в определенных кругах, и, возможно, поэтому питерская милиция осуществляет в отношении нас целенаправленный террор. В течение нескольких лет, примерно с 2003 года, на нас оказывается психологическое и физическое давление со стороны правоохранительных органов. Этому есть ряд фактических доказательств, которые подтверждают, что участниками инцидентов были именно сотрудники правоохранительных органов. Они были задействованы сами, либо пользовались помощью криминала. Чаще всего целью было предотвратить мое или еще чье-то участие в различных оппозиционных акциях.

— Что, например, происходило?

— На меня было совершено пять нападений. В 2005 году были выступления пенсионеров. Я вместе со своей организацией также принимал активное участие в этих мероприятиях. В один из дней планировалась масштабная акция на Невском проспекте. В итоге было передумано ее проводить — люди просто собрались, поговорили, выплеснули эмоции и разошлись. Я остался еще распространять наши агитационные материалы на улице, когда на меня напало четыре человека. Судя по тому как они действовали и, судя по их внешнему виду, это были сотрудники правоохранительных органов.

— Из чего вы сделали такой вывод?

— У меня имеется опыт наблюдения за ними. Знаете, на их поведении и внешнем виде есть какой-то отпечаток, так что становится понятно, что это они. Они стараются сделать вид, будто они обычные люди или бандиты, очень стараются, но у них это не получается.

— Они были в штатском?

— Да, именно так. Но эти люди все равно выделялись на окружающем фоне, хоть и старались маскироваться

— Чем именно выделялись?

— У них манера поведения другая. И одежду они определенную носят. Шапочки, например. Ну, такие, черные, чтобы не сильно отличаться, но чтобы при этом они друг друга узнавали как сотрудников. Обувь вот тоже. Они носят остроносую обувь, чтобы походить на бандитов. Но у бандитов все по-другому. Я их немного знаю, чуть-чуть. Кое с кем мы занимались спортом, например. В общем, на них эти люди были немного не похожи. А когда были заведены уголовные дела по факту нападения, вскрылось, что сотрудники действительно были задействованы.

— Каким образом?

— Другие сотрудники правоохранительных органов, которые проводили расследование, вышли на сотрудников определенных подразделений, которые, собственно, на меня и напали.

— Вы эту информацию откуда получили?

— Конкретно эту информацию я получил напрямую от тех следователей, которые вели мое дело.

— То есть как, они вам прямым текстом сказали, что напали на вас их коллеги?

— Не совсем. Они проводили опрос определенных сотрудников, такой опрос-допрос, и те им сообщили, что тут замешаны сотрудники. Вот тогда мне и сказали, что, мол, мы не можем дальше вести это дело, потому что нам всем начальство за это устроит, и вообще это наши же товарищи. И после этого все дела стали затягивать и прекращать. Я, тем не менее, подавал иски с 2005 года. Вот с 2005 это все и тянется — а сейчас 2011. В 2003 году, правда, тоже был один эпизод: на нас напали во время разгона митинга.

— А митинг был санкционированным?

— Митинг на тот момент не был санкционирован, хотя впоследствии суд признал, что запрет был неправомерным. В тот год широко праздновалось 300-летие Санкт-Петербурга, а митинг был протестом против того, чтоб в город приехал президент Джордж Буш. В это время шла война в Ираке, и многим это не нравилось, жители города хотели с помощью митинга выразить свое осуждение. Сотрудники правоохранительных органов митинг разогнали, а потом была организована провокация: сотрудники отдела по борьбе с экстремизмом устроили драку с обычной милицией, в результате чего СОБР забрал часть провокаторов и часть митингующих в отделение. Провокаторов выпустили через пару часов, а митингующие остались в милиции надолго. Мне во время задержания травмировали ногу.

— В тот раз еще кто-то пострадал?

— Да, еще одному представителю большевистской партии сломали руку в процессе беседы. Еще пострадал лидер нашего движения, который приехал в тот день из Москвы вести митинг и переговоры о протестной миссии с городской оппозицией, Сергей Удальцов. По иронии эти переговоры ему в итоге удались — в отделе милиции. Но судебными тяжбами мало кто занимался — это долгий и трудозатратный процесс. И вот примерно с тех пор либо перед акциями, либо после акций начались нападения неизвестных лиц. Это были, как мы выяснили, или сотрудники правоохранительных органов, или криминал.

— Как конкретно привлекался криминал?

— Их просили затеять драки, чтобы изолировать или напугать людей. На меня, например, было совершено нападение людей из бандитской структуры кавказского направления, хотели сыграть на межнациональной розни, а потом еще звонили и угрожали люди, выдававшие себя за нацистов. Я могу сказать, что притворялись нацистами они очень неумело. Я пересекался с представителями националистических организаций и знаю их манеру общения. А угрозы «Мы тебя убьем, Хайль Гитлер!» звучали как-то неубедительно. Вот и получается, что это — игра.

— А вы не считаете, что у вас могут быть политические оппоненты, которые стали бы действительно вести себя таким образом?

— Как таковых оппонентов тут нет, пожалуй, за исключением отдельных групп националистов, но, поскольку движение у нас интернациональное, мы с ними не пересекались. Пересечение у них идет больше по линии «фа» и «антифа». «Молодая гвардия» и «Наши» тоже могли бы быть задействованы, но они неразвиты и малочисленны. Акции во время митингов — на это они способны, а на прямое давление и у грозы — вряд ли. Фактически под подозрением остаются только сотрудники правоохранительных органов.

— И зачем им это надо в вашем случае?

— У нас много в городе социальных проблем, которые переходят в политические. Правоохранительные органы стремятся охладить пыл тех, кто на эти проблемы хочет обратить внимание общественности. В зависимости от личных качеств человека выбирают подход: кого-то запугивают, кому-то предлагают договориться, обещают какие-то бонусы, только чтобы человек перестал заниматься определенной деятельностью.

— А что в лично вашей деятельности могло вызвать настолько большое неудовольствие властей?

-Ну, я не знаю. Наше движение сплачивает различные организации. Одиночкам в нашей стране трудно чего-либо добиться. Мы хотим решать острые проблемы. Острых проблем у нас много.

— Что, например, вы хотите менять?

— Каждая партия, каждое движение хотят придти к власти, изменить ситуацию. В зависимости от пути выбираются принципы. Мы как движение хотим социального улучшения в стране, а в последующем, возможно, изменения государственного устройства.

— Это понятно, что все хотят, чтобы стало лучше. А что конкретно вы хотите улучшить?

— Мы хотим улучшения положения, решения проблемы, если она есть. Митингами мы пытаемся обратить внимание на проблему, чтобы даже от нынешней власти добиться того, чтобы она задумалась над этой проблемой и, может быть, начала ее решать. Сейчас произошла подвижка. Власти в чем-то с нами соглашаются и стараются проблему рассмотреть.

Сейчас, например, мы поднимаем проблему выборов. В данный момент разворачиваются акции по поводу президентских выборов, выборов в Государственную Думу и Законодательное Собрание. Мы считаем, что они нелегитимны, а предвыборная кампания — маскарад с целью продемонстрировать, что у нас есть выборность и демократия. И сейчас у нас разворачивается компания по дискредитации выборов. По большему счету, люди не чувствуют этих выборов, они уже поняли, что итог от них не зависит. Поэтому участвуют единицы.

— А если и так не участвуют, то зачем дискредитировать?

— Мы хотим показать мировому сообществу, что выборы в России — это ширма. И еще разъяснить населению, мол, люди, надо выйти на акцию протеста, чтобы показать власти свое недовольство. Тогда власть задумывается, идет на определенные уступки. Были и прецеденты. Например, в Калининграде на митинг вышло несколько тысяч человек, и в результате был снят с поста губернатор. Или вот сейчас началась реформа образования. Люди стали задаваться вопросом, что происходит с системой образования. И власти пошли на уступки: в законе были сделаны дополнительные положения. То есть, если люди заявляют о себе, власть обращает внимание, и тогда или отменяют закон или вносят поправки и улучшения.

— Так зачем тогда разгоны митингов, преследования, если, как вы говорите, есть подвижки?

— Бывают неудобные вопросы, про которые власть не хочет слышать. А активисты опасны тем, что знают, как бороться с проблемой не только выходом на улицы, но и юридическим путем. Хотя в судах у нас сейчас все по накатанной дорожке — дела не читают, а решения выносятся по шаблону.

— Но я так понимаю, вы заявления, не смотря на это, подавали. В какие инстанции?

— Мы прошли полностью весь путь: заявления в милицию, в следственный комитет, прокуратуру, конституционный суд, генеральную прокуратуру. Это было все пройдено. И итогом стал Европейский суд. Материалы мне помогала готовить правозащитная организация «АГОРА», была проделана большая работа, прежде чем отправить жалобу.

— А что вам ответили в нашем суде?

— Вначале сказали, что не видят оснований. А во второй раз отправили на доследование.

— Оно еще продолжается?

— Да, начали поднимать отдельные уголовные дела и будут их рассматривать снова. Но я думаю, что все пойдет по кругу.

— Насколько я понимаю, согласно положению о процедуре подачи жалобы в ЕСПЧ, до окончания рассмотрения дела судебными инстанциями внутри страны иск вам подавать нельзя. Сейчас, по статистике, из всех полученных жалоб российского происхождения в Европейском суде рассматриваются только два процента — и это, в том числе, из-за несоблюдения формальных требований по подаче иска.

— Я попытаюсь, может быть у меня и получится. Как говорится, если вообще ничего не делать, то ничего и не изменится.

— А вы не боитесь, что если дело, допустим, будет действительно рассмотрено, то к вам будут применены какие-то санкции со стороны государства?

— Да, были у нас такие случаи. И даже денежные компенсации людям так и не выплачивали. Но я надеюсь, со мной все будет хорошо. У нас, конечно, может быть все что угодно, но я надеюсь, что обойдется. Возможные последствия меня не пугают, потому что если бояться последствий, то это вообще можно не выходить из дома и ничем не заниматься, так что ли?

— На что вы рассчитываете, подавая этот иск?

— Я хочу, чтобы его все-таки рассмотрели. Там знают, что у нас в стране не все так хорошо. Я надеюсь, они рассмотрят дело и накажут наше государство.

— На что вы претендуете в случае удачного исхода?

— Если в Европейском суде признают действия незаконными, мне нужна будет компенсация.

— И в каком объеме у вас была заявлена эта компенсация?

— Мы не указывали конкретную сумму. Просто было написано, что я прошу взыскать ущерб с Российской Федерации за причиненные мне травмы. Как мне сказали представители, сейчас надо только подать жалобу к рассмотрению, а дальше уже определят. Россия, конечно, не связана никакими обязательствами, но есть такой маленький подпункт, по которому она обязана выплачивать компенсации. Хотя это Россия: она может когда-то о нем вспомнить, а когда-то и забыть и ничего человеку не выплатить. Это мое предположение.

— Если с материальной компенсацией все так неясно, то какую основную цель вы ставили, подавая иск?

— Во-первых, я ставил цель заявить о себе как о деятеле. А во-вторых, после подачи иска меня перестали преследовать и оказывать на меня давление. Моя жалоба была заявлением о себе и примером другим активистам, которые занимаются оппозиционной деятельностью — чтобы они тоже заявляли в Европейский Суд, пусть даже и не все до него дойдет. И, кроме того, это посыл властям, что они должны действовать, соблюдая закон, соблюдая конституцию, а если они закон нарушают, то пусть эта жалоба станет им предупреждением.

София Венгерова,
cпециально для «Полит-грамоты»